Л. Троцкий: Сытинский „малый" о Раковском

[„Н. С.", № 67, 17 апреля, 1915 г. Л. Троцкий: Война и революция. Крушение второго интернационала и подготовка третьего. Том II. Петроград 1922, стр. 305-306]

В огромной идеологической службе тыла главным орудием является бесспорно клевета. Кажется, вполне достаточно люди лгут и клевещут в мирное время. Но то, что мы наблюдаем с начала войны, имеет такой вид, как будто бы руководящие верхи общества, по меньшей мере, семь лет подвергали себя нравственному посту, и теперь, когда Марс их узы разрешил, сладострастно стремятся излить все накопившиеся в них за этот срок нравственные „отложения". Если будущий историк культуры с ужасом будет писать о нынешней бессмысленной бойне, то с каким же омерзением, с каким стыдом за отцов своих станет он писать о работе так называемых ответственных депутатов, дипломатов и услужающих журналистов!

Что большая русская пресса займет в этой главе позора подобающее великой державе место, сомневаться в этом было бы ложной национальной скромностью. А в эту большую русскую прессу г. Амфитеатров изо всех сил тщится внести возможно более серьезный вклад, счастливо сочетая навыки суворинца с репутацией бывшего „красного" человека. Еще совсем недавно Амфитеатров писал историю известных помещиков Обмановых (Романовых), сплошь женатых на немках, а ныне доискивается, не женаты ли на немках те итальянские политики, которые не желают брататься с русским помещиком Обмановым. Еще вчера его, вольноотпущенного нововременского жидоеда, назойливо каявшегося в грехах, обвиняли в том, что он продался евреям; а сейчас он сам ищет мотивов поведения итальянских интернационалистов в том, что они продались немцам.

Раковский приехал из Румынии в Италию, как социалист к социалистам, – бороться за невмешательство в войну Румынии и Италии. Но для чего же снаряжен Амфитеатров сытинской фирмой в Рим, как не для того, чтобы оболгать и оклеветать Раковского! Конечно, сейчас на всем свете свирепствует по поводу „освободительной" войны злейшая цензура. Она сует свой нос в типографские гранки, она заглядывает в частные письма, она приложила свое ухо к телеграфной проволоке. Но разве же империалистская цензура существовала когда-нибудь для того, чтобы охранять честных людей от клеветников? За Обмановых Амфитеатров вылетел в Вологду, красные вирши свои писал в эмигрантстве, а лгать на Раковского – сделайте милость – цензура, расступись!

Раковский-де приезжал в Рим, „со своего рода официальной миссией". От кого? С официальной миссией – значит, от правительства? Но Амфитеатров знает, что это – вздор, и прибавляет, что в этом „нужно сомневаться". Почему? „Не такой это тип, чтобы на него возложили официальную миссию". Не потому, значит, нет миссии, что Раковский не взял бы ее, а потому, что Раковский – это „тип", да такой тип, на которого не возложили бы официальной миссии. Но все же, раз нет возможности говорить об официальной миссии, значит, нет и фундамента для клеветы. Амфитеатровых этим не смутишь. Повертевшись вокруг да около, он кончает свою корреспонденцию сообщением, со слов других клеветников, что „Раковский – подставное (?) лицо, присланное в Италию (кем?) для германофильской пропаганды …"

Но ведь Раковский не такой тип, чтоб его посылать? Не такой, но все же „подставной". „Нужно сомневаться", но, тем не менее, прислали. А если все-таки не прислали, то потому, что „не такой тип". Клевещет и озирается, лжет и поджимает хвост, ожидая последствий.

Что за „тип" Раковский, известно-Интернационалу. Это человек, который два десятилетия стоит под революционным знаменем, который теснейшими узами связан с русским, французским, болгарским и румынским социализмом, который свои выдающиеся силы и – позволим себе сказать и это! – свои средства отдает делу освобождения пролетариата. К Раковскому липкая амфитеатровщина не пристанет.

А с Амфитеатрова взятки-гладки: сытинский „малый" по итальянским делам – это такой „тип", на которого можно без опаски возлагать всякие поручения.