Л. Троцкий: Алексинский и его „Призыв"

[„Н. С.", № 210, 12 сентября 1916 г. Л. Троцкий: Война и революция. Крушение второго интернационала и подготовка третьего. Том II. Петроград 1922, стр. 335-336]

В воскресенье мы посвятили по поводу совершенно баснословного „дела" г. Дмитриева несколько слов „Призыву" и его Алексинскому. Сейчас мы считаем поучительным цодойти к делу с другой стороны – со стороны Алексинского и его „Призыва".

После того, как три организации заклеймили кампанию, в которой принимал активное участие Алексинский, клеветнической и недостойной; после того, как общество русских журналистов заявило, что „Алексинский сыграл, в этом деле самую неблаговидную роль", и что его „позорное поведение", выразившееся в поставке „политического навета и ложногодоноса", заслуживает самого резкого осуждения, – после этого прошел уже целый месяц. Несмотря на это, Алексинский не произнес ни одного слова в свое обеление. Он молчит. Алексинский молчит. Каждое слово резолюции звучит, как приговор к общественной смерти, – Алексинский молчит.

Он молчит, хотя у него нет и не. может быть ни малейшей надежды на то, что его молчание будет принято за знак неуважения к приговору. Нет. Алексинский фабриковал материалы" по „политическому навету и ложному доносу" для тех самых людей, которые позже осудили его самого. Взявши на себя подряд отработавшего „одновременно" с политической полицией г. Бато, Алексинский со своими шантажными – „в самом широком смысле слова" – изысканиями апеллировал именно к корпорации иностранных журналистов. Признавая таким образом ее компетентность в вопросах политической морали и личной чести г. Дмитриева, Алексинский тем самым заранее отдавал на ее суждение свою собственную мораль и честь или то, что у него заменяет эти аттрибуты. И этот им самим заранее признанный суд заклеймил его клеймом бесчестья.

Почему же Алексинский молчит? Почему он не выступил в своем „ Призыве" с негодующим протестом или хоть с предъявлением… смягчающих обстоятельств? Не потому ли, что его собратья по газете закрыли для сложных вопросов его личной чести дверь общего издания? Это было бы на них похоже. Они, пови-димому, считают, что Алексинский достаточно хорош, чтобы под их прикрытием сеять со страниц „Призыва" семя ядовитой клеветы против общих политических противников; но не очень требовательная брезгливость – которую Алексинский имеет право назвать трусостью – мешает им брать на себя открытую ответственность за собрата, запятнавшего себя „политическим наветом и ложным доносом". Конечно, Алексинский имеет возможность обратиться к своим Северакам и Михайловым с отдельным манифестом, но этим он только „манифестировал" бы, что его собственная редакция, что его ближайшие Авксентьевы, Вороновы, Бунаковы, Любимовы, Аргуновы и Плехановы отказали ему в поддержке и приюте – в таком вопросе, от которого в другой среде зависит политическая жизнь и.смерть человека.

Вот почему молчит Алексинский. Вот почему молчит „Призыв". И их общее, хотя и недружное молчание, поистине означает согласие – согласие с несмываемым приговором.