Л. Троцкий: Эпоха „общественного духа“

[„Н. С.", № 130, 4 июня 1916 г. Л. Троцкий: Война и революция. Крушение второго интернационала и подготовка третьего. Том II. Петроград 1922, стр. 290-294]

Австрийский социал-патриотизм представляет собою, Несомненно, интересную разновидность. Австрия выделила не мало выдающихся марксистских сил, которые обогатили социалистическую литературу рядом ценных исследований, но которые в то же время в области практической политики никогда почти не выходили из официальных рядов и сводили свою теоретическую роль к подъ-искиванию „научной" аргументации для оппортунистически националистической политики партии. Если католицизм стремился сделать науку служанкой церкви, можно сказать, что австрийский оппортунизм сумел поставить в услужение к себе австро-марксистскую „ортодоксию". Разумеется, такое отношение могло быть куплено лишь ценою насилия над самым духом марксизма. Но это насилие становилось тем явственнее и тем грубее, чем ближе марксистская мысль подходила к вопросам боевой австрийской политики. И наоборот: австрийский марксизм давал тем более ценные плоды, чем дальше он отходил от австро-габсбургской мизерии в область чисто теоретических исследований или широких исторических перспектив. В этом смысле „Arbeiter-Zeitung“ и сейчас несет на себе следы чрезвычайно поучительной двойственности. Ее боевая политическая линия, как она представлена Аустерлицем и Лейтнером, сводится целиком к крохоборческому поссибилизму с яркой шовинистической окраской. Ее теоретическая, принципиальная, так сказать праздничная линия, выражающаяся главным образом в социалистических статьях воскресных номеров газеты, поднимается нередкона высоты действительного марксизма. И для австрийской партии очень характерно, например, то, что в голове Реннера, отнюдь не заурядной, обе эти линии соединяются в одно, если не теоретическое, то психологическое целое.

Мы укажем здесь на две очень интересные статьи, которые теоретически обязуют к революционным выводам или, вернее сказать, должны были бы обязывать. Одна из них была напечатана еще 30 апреля, другая появилась в номере от 21 мая.

Первая статья „От Парижа до Базеля“ посвящена 2-му Интернационалу. „В течение этой эпохи (от Парижа до Базеля), – так говорит статья, – рабочий класс всего мира совершил великий подъем; эта эпоха будет записана в книгах истории, как и в сердцах пролетариата, навсегда. Наемные рабы Мамона, которые даже в старейших культурных государствах Европы были еще опутаны цепями политического бесправия и терпели бичи исключительного законодательства, завоевали в этот период везде, даже в России московских царей, политические права, доступ к законодательству, начатки государственной охраны труда… Но не только в ширь и в глубь шел Второй Интернационал, он поднимался даже до высочайших высот человеческой воли. От конгресса к конгрессу росли его задачи, расширялся его кругозор, его влияние на сильных и властных. И высшего своего пункта он достиг в дни Базеля в высоком и обширном соборе рейнского города… Там соединялись в последний раз разум и культурная совесть мира в могущественный аккорд, там Второй Интернационал возвысился на степень подобия будущего более счастливого человечества… Мировая война подвела черту под Вторым Интернационалом: от 1889 до 1914 года… То, что произошло в течение этих трех десятилетий, это – повторение трагедии одинокого борца идеи, который опередил свое время, чтобы затем пасть перед могучим сопротивлением страны. Но эта индивидуальная трагедия расширена здесь на целый класс, на пролетариат всего мира, и развертывается перед нами на полях битв всех стран…

„Катастрофа этой мировой войны стоит, как последний акт (эпохи Мамона и Молоха). Опустошения, которые она оставит, будут требовать труда. Ни к чему человечество не будет так стремиться после этого бедствия, как к миру и труду. Они оба образуют „идею" новой эпохи, ибо они отвечают ее внутренней потребности. Мир и. труд – это мы… До войны социализм опережал свое время, после нее наступит час труда и мира. Иначе, конечно, чем мы хотели и ждали… Но что от Парижа до Базеля было предвещанием, что в эти два года войны стало глубоким разочарованием, то после войны будет исполнением"…

Другая статья, о которой мы упоминали выше, посвящена тому новому психическому типу, который создает война. Поход в несколько недель не мог бы не оставить глубочайших следов в сознании народных масс. Что же сказать о войне, которая охватила все народы Европы и длится два года? Такова исходная точка зрения статьи. Два года предметного изучения, которое заполняет целиком дни и пропитывает собою сновидения ночи – это та высшая школа, в которой душа резко преобразуется. И поэтому приходится с неизбежностью принять, что эта европейская война оставит после себя людей другими.

„Пусть не мечтают, что можно миллионы людей без последствий – чтобы не сказать безнаказанно – вырвать из узкого круга их прозябания и в течение почти двух лет водить по полям Европы через города и все новые области. В тихой деревне жил поселянин, в маленьком городке – ремесленник, в каменном океане большого города – горожанин. Для каждого его круг замыкал собою мир. И вот для каждого европейца, который на девять десятых все еще был оседлым, по крайней мере, оседлым в своем мышлении, мир вдруг стал таким широким, завещанные ограничения жизни порваны… Неутолимое стремление к странствованию, неукротимое тяготение к миру, упорная тяга к шири останется в сердцах детей деревни, и мучительное недовольство узостью местных отношений, которое исключает оседлый тип. Отныне всем им будет свойственно стремление к приключениям и неукротимость викингов, отныне старая средневековая духовная власть земли исчезла навсегда.

„Живопись часто ставила себе задачей закрепить на полотне чудесный миролюбивый глаз скота; но дикие животные имеют горящие глаза. Сейчас все стремится к покою, к ровному дыханию повседневности. Но наши мужи привыкли к чудовищным напряжениям души, они стоят в течение многих месяцев в центре титанических событий, совершая и претерпевая самое страшное. Они и в себе измерили также всю ширь человеческой душевной жизни, они также и внутренний мир нашли бесконечно большим и широким, и отныне сенсации повседневности будут им казаться скукой и ничтожеством. Великие переживания, хотя бы ценою великих напряжений, хотя бы даже ценою гибели – это стремление останется. В прежнем мире чувств господствует опасение перед необычайным, перед исключительным, прямо-таки страх быть вынужденным пережить что-нибудь… Чрезвычайное, необычное, как жизненное содержание, – такова-будет психология новой эпохи.

„Раньше бывали большие и долгие войны. Но воины были тогда небольшим и мало уважаемым сословием на-ряду с другими сословиями. В этой же войне участвовали все, и то, что составляло раньше особенность солдата, надолго останется свойством гражданина. С этим нужно считаться. Идет поколение с горящими глазами“…

Автор говорит дальше о том повышении самоуверенности, которое должна вызвать война. Она показала, что люди могут вынести и совершить более, -чем они думали. Но она обнаружила вместе с тем могущество массовой организации и техники. Она показала, какие чудеса способны совершать люди при организованном и технически правильно поставленном соподчинении индивидов. Это признание огромной важности целесообразной организации и могущества, связанной с этой организацией техники, все это войдет в нашу жизнь после войны. Техническая рутина, изолированный труд, мелкобуржуазное прозябание сразу отойдут в прошлое.

„Никогда еще в истории ни при одном из ее великих поворотов не происходило того, что в этот раз: все мужчины от первого пушка и до первых седых волос оказались на жизнь и на смерть захвачены своим государством. И они, как несокрушимое убеждение, принесут отныне в мир тот вывод, что от хорошего или дурного ведения общественных дел почти физически зависит судьба гражданина. Поэтому в будущем мире все люди будут мыслить политически… Гражданин XIX столетия был в первую голову частным лицом, и политика была для него наполовину несерьезным, воскресным занятием. Гражданин XX столетия будет, прежде всего, общественным созданием… С полным правом заключат исторический период частного существования 1914-м годом, и над новой главой напишут: Эпоха общественного духа.

„Когда мы размышляем над этим вопросом, нам начинает казаться, будто многие, которые сейчас еще ведут политическую речь, говорят как бы из могилы; будто многие учителя общественности поучают на исчезнувших языках пред скамьями, которые никогда более не будут заполняться учениками. Подымаются новые времена, времена, полные великого беспокойства, мятущегося действия. Их мы дожидаемся".

Наши читатели, несомненно, с интересом ознакомятся с этим извлечением из статей, одинаково богатых мыслью и формой. На этой последней, несомненно отразились цензурные опасения,, не все мысли автора доведены до конца. Но сущность его исторической концепции ясна: война замыкает целую историческую эпоху, которую мы не раз на этих столбцах характеризовали, как эпоху „мирного органического развития и политического поссибилизма". Война замыкает эпоху второго Интернационала – от Парижа до Базеля. Она формирует новый человеческий тип и подготовляет такие объективные условия, которые заставят этот новый тип напречь всю свою политическую волю для того, чтобы овладеть, наконец, движением своей исторической судьбы. Другими словами, война формирует в своих недрах революционное поколение и ставит его лицом к лицу с задачей социалистической организации общества. Но если в лице лучших, наиболее богатых своих представителей, австрийская социал-демократия возвышается до такого исторического провидения, то, с другой стороны, об этой партии, как она представлена своими официальными верхами, можно поистине сказать словами только-что цитированной статьи: голос австрийской социал-демократии звучит как бы из гроба пред политическими скамьями, за которые уже не сядет прошедшее через войну поколение пролетариата.