Л. Троцкий: Их литература

Вместо новогоднего обзора.

[„Наше Слово", № 1, 1 января 1916 г. Л. Троцкий: Война и революция. Крушение второго интернационала и подготовка третьего. Том I. Петроград 1922, стр. 336-340]

Истекший год был свидетелем зарождения, развития и, в некотором роде, процветания новой отрасли отечественной литературы: социал-патриотической словесности. В первые месяцы русские социал – патриоты довольствовались устным преданием. Но постепенно пристрастились к печатному станку. Дорогу проложил родоначальник русского марксизма, придавший духу малым сим. Г. Плеханов, в числе других обобщений, сразу раздвинувших политические горизонты нашего поколения, заявил, как известно, что русская армия состоит из „львов", которыми командуют ослы… Вскоре после этого произошла в нашем отечестве известная смена высшего командования. Говорят, что в социал-патриотических кругах, в частности в редакции „Призыва", до сих пор не решено: совершена ли означенная смена в подтверждение или в опровержение Плехановского афоризма.

Но истинным откровением явилось приспособление Плехановым нравственного закона Канта к окончательной реабилитации царской дипломатии. Это произошло в ту эпоху, когда русские войска еще оставались в Галиции, и не покинута была надежда на Восточную Пруссию с Кенигсбергом, он' же Кралеград. Патриотически-философская аннексия Плехановым кенигсбергского мыслителя в то время, как ожидалась военная аннексия самого Кенигсберга, не могла не окрылить молодую русскую социал-патриотическую мысль. Правда, с того времени много воды утекло. Сейчас в Канте нет надобности для обоснования освободительной миссии на. Балканах, ибо там и без философии все ясно, но тем важнее прислониться к категорическому императиву для уразумения персидской миссий царизма. Мы ждем от плехановской школы развития той темы, что оккупация Персии есть необходимый для мирового нравственного равновесия противовес оккупации Бельгии. Если, прияв войну, наши кантианцы прияли Грегуса в Галиции, то теперь они должны усыновить Ляхова в Персии. Если семь лет тому назад, когда Ляхов громил первый меджидие и вешал за ноги тегеранских демократов, дело шло только об истинно – русской погромной экспансии, то теперь, тот же Ляхов, призвавший к власти старого персидского душегуба Фарман – Фарму, выступает, так сказать, вроде судебного пристава Права и Справедливости. Материальные факты – ничто без одухотворяющей их идеи.

На противоположном полюсе социал-патриотической словесности стояли, в течение всего этого года, исследования Алексинского. Отношение этого субъекта к „нравственному закону" приблизительно такое же, как отношение татя к уголовному уложению. Вряд ли, с другой стороны, можно причислить к печати его „труды", по существу непечатные. А между тем Алексинского также нельзя выключить из социал-патриотической словесности, как слово из песни. Без него весь наш русский социал-патриотизм покажется пресным, как Петрушка без собственного запаха. Вот и спорьте после этого против властной силы национального духа!

За вычетом, с одной стороны, Плеханова, примиряющего Ляхова с Кантом, с другой стороны, Алексинского, которого, при всех его заслугах, надлежало бы все же поручить медицинскому прис-мотру, – что останется? Авксентьев и Воронов, Аргунов и Бунаков, то-есть публицисты, которые по прямой линии происходят от Тяпкина – Ляпкина, Кифы Мокиевича и в лучшем случае, от Кузьмы Пруткова. Эта духовная родословная имеет бесспорно свои преимущества, ибо свидетельствует о почвенных традициях и как бы является порукой за столь необходимую национальному социализму самобытность. Тяпкин-Ляпкин – внук, подобно деду, не стеснен методом: в этом его сила. Правда, кроме захолустного вздора у него ничего не выходит, зато не по немецкой указке, а до всего „сам собою доходит, собственным умом^". Городничий, правда, по поводу этого заметил, что „в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было". Но этот упрек к нашим социал – патриотам очевиднейшим образом не относится…

Кто читал безвременно погибшую газету „Новости" или кто ныне читает „Призыв", тот хочет-не-хочет, но вдыхает в себя неподдельные уездные испарения кифо-мокиевщины и тяпкин-ляпкинщины. „Здесь тонкая и больше политическая причина", – так у них начинается передовая статья. – Это значит вот что: Россия… да… хочет вести войну, и министерия-то…“. Впрочем, по „Новостям", как и по их потомку „Призыву", войну, как известно, „хочет вести" Германия, а российская министерия на сей раз стоит настраже демократии.

В последние месяцы русская социал-патриотическая печать обогатилась еще одним изданием, которого именно и не хватало в природе: „Свободным Словом" Л. Г. Дейча, издающимся в Нью-Йорке. Но об этом журнале мы говорить прямо-таки не решаемся, ибо Л. Г. Дейч, заклятый „враг личной полемики", в ответ немедленно напомнит нам, первым делом, что мы еще гуляли под стбл пешком в то время, как он оставил уж позади теорию прибавочной стоимости, а во – вторых он, как дважды два, докажет, что наша недоброжелательная критика его журнала вызывается обидой за нашу двоюродную тетку, которой он, Л. Г. Дейч, наступил 13-го января 1876 года на мозоль. Правда, в конце концов, можно обнаружить, что никакой у нас тетки не было. Но это потребует опроса свидетелей, справок в метрических книгах, вообще слишком больших доказательств. Лучше поэтому пройти из осторожности мимо.

Остается еще легальная социал-патриотическая литература. Что на политических писаниях Масловых и Череваниных лежит неискоренимая печать все той же тяпкин-ляпкинщины, это неоспоримо. При чтении „Нашей Зари“ или „Нашего Дела“ трудно поверить, что русский марксизм проделал такую большую идеологическую борьбу с либерализмом и субъективизмом, и что российская социал-демократия прошла через школу 1905 года. Из- под дешевой „марксистской" фразеологии торчит ухо обывателя, которого немец, что называется, вывел из себя. Нельзя, однако, не признать, что легальная социал – патриотическая публицистика не имеет такого компрометирующе – нелепого, явно – карикатурного характера, как эмигрантская. Несомненно, что уже одна непосредственная близость к Сазонову и Хвостову вводит некоторые спасительные ограничения в социал – патриотические построения. Еще большую услугу легальным социал-патриотам оказывает–цензура. Она дает им возможность и право не только не досказывать, но и не додумывать свои мысли до конца. Сколько в России таким путем было спасено, в доброе, старое время, либеральных и радикальных репутаций! Филистер, выступающий под радикальным знаменем, публицист, не сводящий концов с концами, – разве у них может быть лучший союзник, чем цензура? Но на беду легальных социал-патриотов, мы живем не в 80 ^ые и не в 90-ые года, а через 10 лет после русской революции: то, что недосказывается, теперь доделывается. Мы пережили Недавно петроградские выборы в военно-промышленный комитет, и они составляют целую эпоху в жизни социал- демократии и в эволюции социал-патриотизма. Успенский писал, что характеристику русской интеллигенции составляет „благородство мыслей" при „дармоедстве поступков^". Мы думаем, что поддержание того полу – „благородства^" мыслей, которое ставят нам на вид защитники „Нашего Дела", станет отныне невозможным под давлением явного „дармоедства поступков^", из этих мыслей вытекающих.

Это почувствовали, очевидно, сами легальные социал-патриоты, и к новому году они готовят коллективный труд – их двадцать, ровно столько, сколько немецких депутатов, голосовавших против кредитов, – и в этом труде, которому имя „Самозащита^", г.г. Потресов, Маслов, Череванин, Маевский, Бибик, Кубиков, и пр. и пр. сведут, надо надеяться, концы с концами.

Если верить легальной прессе, – а не верить ей в данном случае нет основания,–характер фундаментального труда двадцати будет таков, что нам останется только пальцем указать на него массам со словами: ^Под сим монументом покоится прах двадцати бывших социал-демократов".