Л. Троцкий: К расколу с.-д. фракции рейхстага

[„Н. С.", № 79, 2 апреля 1916 г. Л. Троцкий: Война и революция. Крушение второго интернационала и подготовка третьего. Том II. Петроград 1922, стр. 267-271]

Раскол германской с.-д. фракции открывает новую главу в международном социалистическом движении „военной эпохи".

Последние 10 – 12 лет – приблизительно между англо-бурской войной и нынешней – были для Европы периодом гигантского развития производительных сил и могущественной капиталистической экспансии. Параллельно с этим шел процесс роста рабочего движения и уравнения его методов и форм. В политической области – формально-самостоятельная тактика парламентаризма, ориентирующаяся в каждом отдельном вопросе по линии „наименьшего зла": созданием Рабочей Партии английский пролетариат выравнялся по общему политическому фронту. В профессиональной сфере исчезали принципиальные различия английского, французского и немецкого типов: централизованные союзы по производствам стали господствующим образцом организации, тарифный договор – высшей конституцией промышленных отношений.

Однородность условий и методов классовой борьбы порождала однородность психологии. В старейших странах капитализма и рабочего движения война вызвала однородную в своей ограниченности реакцию со стороны партий пролетариата. Какая нужна слепота, чтобы не видеть этого и продолжать искать объяснений крушения Интернационала в желтых, оранжевых и иных книгах дипломатии или в стратегическом расположении воюющих армий! Какая нужна степень идейной прострации, чтобы устанавливать принципиальную противоположность в тенденциях, воплощением которых здесь служит Ренодель, а там – Шейдеман. Пусть вся вина на стороне дипломатии центральных монархий: но разве это хоть на йоту меняет революционно-социалистическую ценность Плеханова, Потресова, Геда, Самба, Реноделя, Лонге, как она обнаружилась в испытании событий? Разве же не ясно, что если бы завтра – волею судеб – во главе Германии стали такие образцы международной морали, как Романов и его бюрократия, или даже лица, равноценные нынешним правителям Франции, а во главе союзников оказались сплошь „пираты и бандиты" гогенцоллернской школы, – почтительнейше просим цензуру разрешить нам на минуту такое чисто-логическое допущение, – эта перемена, если б ее можно было даже установить при помощи микрометрического прибора, не внесла бы никакого принципиального изменения в содержание того национальнополитического сознания, с каким Шейдеманы, Эберты, Плехановы и Ренодели вошли в эту войну. Но в том-то и дело,что социал-патриотизм парализует не только волю, но и мысль.

Какую свистопляску – поистине хамскую, иного слова не подберешь – разыгрывают вокруг германской социал-демократии наши русско-французские шовинисты под руководством наемного сикофанта уличной прессы Ласкина и оракула, консьержек Эрве. Что им говорит ее внутренняя жизнь? Какое значение имеет для них ее внутренняя борьба, если она все еще не облегчает войскам Николая „возможно более полной победы" над Германией.

А между тем, именно в германской социал-демократии, в этой классической партии второго Интернационала, находят наиболее законченное выражение процессы социалистического кризиса и возрождения.

Другие партии, как русская, итальянская, сербская, румынская и болгарская, оказались – на первый взгляд неожиданно – более стойкими, чем германская, в испытании огнем и железом войны. Наша русская социал-демократия – в лице своей окаянной эмиграции – играет сейчас в значительной мере, и не случайно, инициативную роль в деле создания нового Интернационала. Но было бы непростительно обманывать себя насчет исторических пределов этой роли. Только глубокий внутренний переворот в германской социал-демократии может действительно обеспечить создание централизованного революционного Интернационалэ, как лишь завоевание пролетариатом власти в Германии, в могущественнейшей цитадели капитализма и милитаризма, может обеспечить победу социальной революции в Европе.

Вот почему можно сказать – без всякой переоценки значения парламентских „событий", – что раскол социал-демократической фракции рейхстага открывает новую главу в европейском рабочем движении.

Никто не скажет, что оппозиционная группа Гаазе-Ледебура проявила избыток нетерпения или излишек революционной инициативы. Наоборот, она делала все, что могла, и до тех пор, пока была физическая возможность, чтобы свести свою оппозицию к минимуму и спасти таким путем единство или, по крайней мере, его организационную видимость. Никто не скажет – во всяком случае, этого не скажем мы – что воззрения группы Гаазе-Ледебура отличаются политической отчетливостью, а тем более – социально-революционной решимостью. Как ни велики индивидуальные отклонения в этой группе, но взгляды всей ее в целом стоят под знаком социалистического пацифизма: с этой позиции война представляется не ступенью в развитии мировых противоречий и не локомотивом истории, а „колоссальным несчастьем", которое обрушилось на народы и прервало процесс развития культуры, в том числе и той, которая выражалась в организации и борьбе пролетариата. Вся перспектива сводится для них к скорейшему и возможно „безобидному" окончанию войны, которое должно обеспечить восстановление „старых, испытанных" организаций и методов борьбы. Совершенно отсутствует понимание того, что приведший к этой войне империализм, стремление к мировому господству (мысль одних лишь „сумасшедших и глупцов", по Гаазе!) исключает возможность возвращения на старые рельсы, требуя от пролетариата – под страхом политического разложения исторического скачка на новую более высокую ступень революционно-массовой борьбы.

Тем не менее, – а в значительной мере именно поэтому, – раскол социал-демократической фракции рейхстага представляет собою явление огромной важности.

Немецкий пролетариат, как и немецкая индустрия, рос с лихорадочной быстротой. Промышленное развитие порождало непрерывные противоречия, но оно же, благодаря своему размаху, до поры до времени разрежало их. Отсутствие буржуазной демократии сводило в принципе каждую серьезную политическую проблему (республика, всеобщее избирательное право в Пруссии) к борьбе пролетариата за власть. Тактика германской социал-демократии сводилась к уклонению от решительных схваток с концентрированной государственной властью, к нагромождению неразрешенных задач и к накоплению организационной силы для их будущего разрешения. Вся классовая энергия пролетариата, весь его творческий идеализм, не находя непосредственного применения в открытой, массовой, самоотверженной борьбе за идеал, раскрытый перед ним социал-демократией, уходили в организационное строительство, в расширение, совершенствование, обогащение организаций этой самой социал,-демократии. В своей партии и в связанных с нею союзах и кооперативах пролетариат находил не столько орудие непосредственной борьбы, сколько суррогат того, чего не находил в государстве: свою собственную рабочую демократию, в которой он чувствовал себя хозяином. „Организационный фетишизм" немецкой социал-демократии – нет такого камаринского Иванушки, который не глумился бы по этому поводу над „немцем" – явился историческим осадком организационного врастания немецкого пролетариата в свою самостоятельность.

Гильфердинг повторил недавно парадоксальную по форме мысль, которая высказывалась не раз и раньше: германская социал-демократия стала, волею исторической диалектики, анти-революционным фактором, сдерживающим классовую энергию пролетариата. Всякому механизму свойственна мертвая инерция, которая может быть преодолена только живой силой пара, электричества и пр. Такой же инерцией обладает и механизм рабочей организации, который приводится в движение живой энергией класса. Но в партии, в течение десятилетий складывавшейся „впрок", для будущих решительных действий, эта организационная инерция должна была возрасти до колоссальных размеров. Когда империалистическая война потрясла капиталистические основы обществ, поставила под вопрос все развитие Европы и пробил час для „решительных действий" пролетариата, организационный аппарат, подвергшийся в подготовительной стадии глубокому внутреннему перерождению, встал в полное противоречие со своей целью. Руководящий персонал социал-демократии оказался своим положением и своей идеологией гораздо неразрывнее связан с потребностями капитализма, чем с задачами социализма, и в вытекшей отсюда социал-патриотической ориентации он повел за собой – в значительной мере ведет и сейчас – широкие рабочие массы. Непосредственным реакционным орудием в руках руководящего персонала, превращенного обстановкой и режимом войны в олигархию, послужила идея организованной дисциплины и организационного единства. Как во Франции идеологическим средством гипнотизирования рабочих явилась главным образом идея республики, наследия революции и пр., так в Германии – идея рабочей демократии. Эксплуатация организационного фетишизма масс совершалась социал-патриотами при активном содействии оппозиционного центра, который ставил единство организации выше той цели, ради которой организация. создана. Понадобилось 20 месяцев войны, враждебно противопоставивших социал-патриотизм самым элементарным интересам рабочих масс, чтобы довести фракцию до раскола. Но тем самым раскол фракции наносит смертельный удар организационному фетишизму. Перед немецким пролетариатом отныне стоят две фракции, заставляя его в огне событий делать выбор и излечивая его от автоматизма дисциплины, ставшей орудием империалистской реакции. Только через сокрушение организационной рутины пролетариат Германии придет к единству и дисциплине революционного действия.

Раскол фракции – важнейший этап на этом пути.